"Улыбайся всегда, любовь моя" (АСТ, 2007 год, 10000 экземпляров) Переиздание - "Три аспекта женской истерики" в 2008 году. Первый опыт сотрудничества с АСТ, первый "настоящий роман" со всеми признаками ученичества. Общий тираж тысяч 35, но больше переиздавать его не хочу, разонравился. Хотя некоторые куски отттуда до сих пор считаю хорошими: 0:00
Часы на видеомагнитофоне всё время показывают 0:00 и мигают. Я двигаюсь вверх-вниз и смотрю, как они подпрыгивают и расплываются.
Нельзя закрывать глаза, потому что я увижу другое лицо, тело, кусок плеча. Я некстати вспомню, как это, когда вообще не думаешь «повернусь так», «ногу сюда», «коленку больно» - потому что взлетаешь, проваливаешься, скользишь, потому что законы физики утратили свою силу полчаса назад, вместе со всеми другими «божескими и человеческими». Можно открыть глаза и неожиданно упереться взглядом под кровать, в пепельницу, или очнуться от ледяного прикосновения стены, или нога запутается в тёплом и пушистом, которое окажется собачим боком – пришла и спит, бедная.
И, не пытаясь уточнить своё положение в пространстве, снова закрыть глаза, и тебя продолжат кружить и свивать руки, на которые можно упасть, повиснуть, потому что ты всё равно невесома. Во рту всегда горько и сухо, потому что он курит, пить всё время хочется, но стакан где-то под кроватью,– где-то в другом прохладном мире, стоит, пока я здесь, в огне, летаю, танцую и умираю.
А потом, из пламени и пота – в холод, я протяну вздрагивающую руку – медленную, длинную, слабую руку, на которую мы оба смотрим, как на чужую незнакомую вещь – она движется, крадётся, а мы не знаем, куда, и следим с лёгким любопытством. Как она дотягивается наконец, слепо ощупывает стакан, с небольшим усилием отрывает его от поверхности, так, что вода плещется, обдаёт холодом пальцы, и рука начинает медленно возвращаться назад, с добычей, но неожиданно ослабевает кисть – нет, не могу. И стакан с лёгким стуком возвращается на пол. И тогда он, мужчина, поднимается на локте, одной рукой берёт стакан, а другой приподнимает её голову, так чтобы она могла напиться. И она опускает лицо в стакан, сквозь сбитое дыхание пытается пить, проливает капли на подбородок, а потом отрывается, так и не утолив жажды.
Она, не я.
Поэтому я не закрываю глаза и смотрю на мигающие цифры – или буквы. Они двигаются вверх и вниз, потом по кругу, всё быстрее, расплываются, вспыхивают и замирают. О:ОО Я встаю и иду в ванную. Там, над раковиной небольшое зеркало висит под углом, наклонённое так, чтобы отражать лицо, шею и грудь. Я вижу растрёпанные волосы, совершенно детское лицо, с чуть вывернутыми обветренными губами, несчастные жёлтые глаза, которые, кажется, собрались переполниться слезами. И я говорю ему, лицу, - ты что, ты что, ты что делаешь со своей жизнью? И глаза всё-таки переполняются, и приходится вытирать нос куском мягкого бумажного полотенца, и думать, что жить ещё долго, а как будто жизнь кончена, кончена.
Но долго ведь так нельзя, ведь даже не кровь впитается в песок – тепло сквозь пятки уйдёт в кафельную плитку на полу, и останется только переступить с ноги на ногу и вернуться в постель.
   Третья книга "Женщины и коты, мужчины и кошки" (АСТ, 2007, тираж 7000) Общий тираж примерно 30 тысяч, книгу украшают замечательные иллюстрации Оксаны Мосаловой. По-моему, самое весёлое, что мне удалось написать до сих пор. «Когда твоя девушка больна» или Как пережить игру в Блядского Клоуна* Сейчас, в середине ноября, пока снег ещё не лёг окончательно и навсегда, женская психика особенно ранима и подвержена всякого рода заразам, и девочке особенно легко подхватить синдром Блядского Клоуна. Если вашей даме лет двадцать, она, конечно, не застрахована от этой гадости, но легко перенесёт её на ногах, а в качестве лечения вполне достаточно процедуры «по попи мухобойкой». А вот если дома у вас живёт девочка лет тридцати-сорока, то дело плохо. Синдром Блядского Клоуна может накрыть её совершенно неожиданно. В метро ей скажут «подвиньтесь, женщина», или взвесится случайно, или, проходя очередной тест, обнаружит, что она, оказывается, выбыла из референтной группы «25 – 30 лет» и перебралась в позорную категорию «от 30 и старше» - неважно, из-за чего. Достаточно мелочи, и вот… Представьте, вы возвращаетесь вечером с работы, открываете дверь и обнаруживаете, что квартира темна и только возле зеркала, сбоку, горит маленький огонёк. Перед зеркалом стоит ваша девочка и делает странное: левой рукой она прижимает кожу на лбу и подтягивает кверху, так, что брови становятся домиком; уголки губ, напротив, опущены вниз; а правая её рука, дважды изломанная в плече и локте, болтается, как у Пугачёвой в клипе «Арлекино» семидесятых годов. Вы замираете у порога, а она, обратив к вам глаза, полные отчаянья, говорит: я, говорит, Усталый Блядский Клоун… Можно, конечно, посмеяться (потому что зрелище и вправду забавное) и сразу пройти в кухню, чтобы, как обычно, поздороваться с холодильником. В таком случае, на сегодня, вполне возможно, концерт окончен, но на ближайшие три недели культурная программа вам обеспечена, и совсем не такая, как хотелось бы, а со слезами, ссорами и разными неприятными сюрпризами. Поэтому я советую следующее. Незаметно снимая ботинки, участливо спросите: «Детка, что случилось?!» Сначала она помолчит немного, бессильно уронит руки и потупится. Потом поднимет голову, прикроет глаза и исполнит выходную арию Блядского Клоуна: Ааааааааааааа, запоёт она, я постарела. Я чувствую себя такой усталой и древней, как будто ноги мои превратились в корни, а кожа – в кору. Я стала некрасивой! (и толстой) /тут она приоткроет один глаз и покосится на вас, – но помолчите, ещё не время. Ааааааааааааа, меня никто не любит! («И я, и я никого не люблю! И на улице на меня смотрят одни дети гор и пикаперы! И секса хочется, только пока тебя нет дома, а когда ты приходишь, сразу клонит в сон» - этого она, конечно, не скажет, но подумает.) И у меня творческий кризис! Я двух слов не могу связать! («Написать страницу текста, нарисовать зайчика, нарядить ёлочку так, чтобы дети при виде неё не начинали заикаться», – неважно, что середина ноября, - в общем, если у вашей девочки билась хоть маленькая творческая жилка, то вот теперь она зачахла) Я устала прикидываться девочкой, на самом деле я - Блядский Клоун, который не может никого рассмешить и обрадовать, все меня ненавидят и кидают огрызками, я ни на что не гожусь. И даже ты меня бросишь, в конце концов, я чувствую. И я, как старая кляча, лягу в борозде и умру, умру. И я так несчастна. /тут она вполне может заплакать. А вы тогда подойдите и обнимите сзади, возьмите за подбородок, поверните её несчастное лицо к зеркалу (только аккуратно – вывихнутая челюсть её, конечно, отвлечёт, но не развеселит) и скажите: «Посмотри, ты у меня самая красивая девочка в мире, самая молодая и талантливая. Кто не видит, тот дурак, но на самом деле, все об этом знают, просто стесняются тебе говорить слишком часто. И я тебя люблю» И всё такое. И немедленно докажите делом. Но этого недостаточно, как минимум на неделю вам придётся забросить любовниц и прочие развлечения, и заняться успокоением вашей девочки. Выгуливайте, кормите, балуйте. И о себе не забывайте, держитесь в тонусе, - вполне вероятно, что существенная часть её скорби вызвана тем, что прельстилась каким-нибудь красавчиком, который даже не смотрит, а дома у неё только это замшелое чудовище (и я не про кота)… А к концу ноября выпадет снег, девочка переоденется в шубку, начнёт готовиться к Новому Году, покупать подарки, и ей станет не до цирка. Тогда можно будет выдохнуть и вернуться к прежней жизни. Что, если вы этого не сделаете? В смысле, позволите ей заиграться в Блядского Клоуна? Поначалу, ничего страшного – ну, впадёт она в лёгкий запой, потратит лишнего, трахнет сгоряча какого-нибудь бедного мальчика, - не ужас-ужас, в общем. Ужас в том, что она постепенно убедит, сначала себя, а потом и вас, что так оно и есть - и старая, и некрасивая, и бездарная. И однажды вы проснётесь и подумаете: «ну и на кой мне этот мрачный блядский клоун вместо девочки?!» И уйдёте. И будете, как дурак, без жены. Разве хорошо?
  Четвёртая книга
"Московские фиалки" (АСТ, 2008 год, тираж 10000) Две повести, четыре рассказа. Например: Рыжий и Оска. По бледно-голубым обоям ползла маленькая оса, совсем ещё оска такая. Будь я дома, закричала бы «Дима, убери её» и сбежала в соседнюю комнату, потому что до судорог боюсь насекомых вообще и ос в частности. (Как человек с воображением, живо представляю мерзкую щекотку от тоненьких лапок, внезапный укус, анафилактический шок, удушье и ужасную смерть.) Но в Крыму их слишком много, невозможно всё время шарахаться и визжать, устаёшь быстро. Поэтому я просто лежала, не шевелясь, и наблюдала, как она ползает по голубому полю, по белому тиснению, по коричневому пятну, через дырку от гвоздя. Рядом со мной лежала Вика. Точнее, не совсем рядом, а на другом краю большой кровати, а поскольку девочки мы обе худенькие, между нами вполне мог поместиться ещё кто-то, тоже не слишком толстый, например, длинный тощий парень какой-нибудь. Лежали мы безо всякой эротики, поверх покрывала, одетые – я в зелёном домашнем платье, а она в бриджах и в маечке (штаны бежевые, майка жёлтая, если это имеет какое-то значение). Мы просто валялись, я на животе, она на спине, и разговаривали. Дима утром уехал в Севастополь, и мне не хотелось идти на пляж одной, а у Вики закончился учебный год, и дел никаких не было. Она - наша квартирная хозяйка (а так вообще учительница младших классов). Вика подобрала нас в кафе: мы только приехали в Балаклаву и решили пообедать, прежде чем искать жильё, и торговка с рынка, который прям рядом там, сказала, что есть одна женщина, она квартирантов берёт. В середине мая город был полупустым, но нам не хотелось шевелиться, мы решили взять первое, что предложат, и сказали «ну, давайте вашу женщину». Думали, придёт тётка средних лет, а тут смотрим – девушка. Маленькая, подвижная, и весёлая, как белка. Если бы я сомневалась в своём муже, ни за что не пошла бы к ней, но я не сомневалась. А в остальном, я подумала, что у неё должен быть ухоженный пряничный домик, чистенькие комнаты с белыми занавесками и лёгкий нрав. Ну что ещё надо от квартирной хозяйки? Дом и правда оказался хорошеньким, но только снаружи, а внутри было грязно, ни одна дверь не запиралась, сантехника не работала, а окна как будто пару лет не мыты. Но мы уже влезли на горку со всеми вещами, спускаться и снова искать сил не осталось. И мы поселились у Вики. Она оказалась девочкой за тридцать, с двумя детьми, разведённая. Мгновенно рассказала нам «всю свою жизнь», не требуя никакой информации взамен. Ничего в ней особенного не было, кроме одного – кажется, она боялась темноты, потому что спала при включённом ночнике и никогда не гасила свет в ванной. Никогда, круглые сутки. А так вполне нормальная, именно поэтому я сейчас лежала с ней на одной кровати и лениво рассказывала: - А вчера мы гуляли по набережной, музыкантов видели. Один мальчик такой рыжий-рыжий… Вообще, лучшим в них оказалось именно то, что он такой рыжий - пели паршиво, но за показ мальчика денег заслужили. - Ой, у меня был один рыжий, тоже музыкант – на гитаре играл и пел… И вот она, Вика, переворачивается на бок, ко мне лицом, укладывает голову на сгиб руки и начинает рассказывать. Я не буду воспроизводить её быструю речь, её южно-русские словечки, описывать её вздрагивающие каштановые волосы, её мелкие жесты свободной правой рукой. Просто своими словами: Он был худой и рыжий, как большая собака, которая отряхивается и фыркает, когда вылезает из воды, и солёные капли стекают с её длинной шерсти. Вот так и он тряс головой на пляже, когда она его впервые увидела – нырнул, вынырнул, покрутил головой и встретился с ней взглядом. Не белокожий совсем, хотя волосы медные. Густые, жёсткие. Тронешь - пальцы запутаешь и не сразу вытащишь. Она запутала в них пальцы очень быстро, сразу, в первую ночь, потому что такие парни на дороге не валяются, как тогда показалось. Но на самом деле такие парни именно что валялись – на дороге, на пляже, на диване, в тенёчке, на камешке – где устанут, там и свалятся. А она присаживалась рядом и клала его голову к себе на колени, гладила по груди, касалась пальцами загорелой кожи, нащупывала рёбра под ней и думала «надо же, тощий да ленивый, а ебаться заводной. слаааадкий». Рыжий летом в Крыму зарабатывал, играя на улице, а как он добывал деньги в другое время, Вика не знала. Смутное про «возил, продавал, дела всякие» она от него услышала и перестала спрашивать – потому что лучшим в нём были не его деньги, а вот эти длинные патлы, и низкий глубокий голос (и откуда, где он в этих мощах прячется?), ну и то, что слааадкий. Мёд его волос, мёд его голоса, мёд его тела – Вика, как голодная оса, всё кружила и не могла наесться. Лето кончалось, пора было возвращаться домой, а она всё бродила за ним по прибрежным городкам, и смотрела, и слушала. Отощала тогда тоже, потому что денег, заработанных за год в ларьке (в школе тогда не платили, она в Харькове торговала… ну да про другое разговор сейчас), в обрез осталось, и не до еды ей было вовсе – не до той еды, что купить можно. На дорогих приморских базарчиках она под вечер собирала ништяки – подгнивающие персики, поплывшие за день помидоры, лежалые синенькие – за копейки или так отдавали. Ночью на пляже тушили овощи на костре, ели в темноте, запивали тёплым портвейном, на который за день набросали денег «туристы» – добрые толстые тупые отдыхающие. И Рыжий тогда снова пел под гитару (как будто днём не напелся), рвал низкий голос, хрипел, шептал, рычал непонятные слова - потому что исключительно по-английски, принцип у него такой был. Никакой «Машины времени» и даже «Чайфа» или там Летова, не говоря уже про блатняк. Сколько бабла на этом потеряли, не пересказать. Подойдёт человек с деньгами, попросит под Высоцкого, а Рыжий ни в какую. Один раз подрался даже, когда сильно настаивали, а он объяснять начал, почему лажу всякую не поёт. Это «централ» – лажа? Ах ты сука… Ну и понеслось. Но Вика одному мужику морду полезла царапать, а когда отпихнул, так завизжала, что их от греха подальше в покое оставили. С ними ещё парни и девчонки были, но никто больше не полез, одна Вика. А ночью Рыжий сказал «Злая ты, как оска, и ни хуя не боишься»… - А потом? - А что потом... А потом зарезали его. Не за песни, а за пять гривен и часы. Ночью, когда на пляже спали, подрезали верёвки, палатка завалилась, нас ногами замесили, а когда он вылез, ножом ударили. Это на Форосе было, там рядом народ стоял, услышали, прибежали, да поздно. Скорую вызвали, пока приехала, уже всё. - А тебе, тебе ничего не сделали? - Меня тоже пырнули, - она задирает майку и показывает маленький аккуратный шрам на правом боку, - но не сильно. Да мне и больно не было, страшно только очень. И сначала, когда в темноте на нас палатка обрушилась. И потом. Когда его голова у меня на коленях лежала и рыжие его патлы в моей крови купались. Пока после операции валялась, его родители приехали, тело забрали. А я, ты знаешь, даже имени его не знаю – вот веришь, Рыжий и Рыжий. - Верю. - У меня от него только запись осталась, щас найду тебе. Она нашарила в тумбочке кассету, но ей пришлось таки встать, потому что допотопная магнитола стояла в другом конце комнаты. - Ну а ты потом чё? - А ничё, через год замуж вышла за своего мудака, ещё через год Толика родила, через пять Машку, а в позапрошлом он, сука, с приезжей связался и уехал с ней в Донецк. Забыл, как я его тянула, пока работать не начал. Теперь вот квартиру продавать будем. Придушила бы гада. Тебе там никому не надо, кстати, квартиру в Балаклаве? 130 тысяч её оценили, баксами. - Я спрошу. - Ну спроси. Ладно, слушай. Вот он какой был, Рыжий. Низкий невозможный голос запел. Take me home уou silly boy рut your arms around me… Входная дверь хлопнула: - Маам, чё поесть есть? – Толик заглянул, повертел рыжей головой и убежал на кухню. - Весь в отца, паразит. Печёнку я там сделала, щас разогрею! Я слушала, как Том Вейтс хрипит с осыпающейся кассеты, вспоминала аккуратный шрам от аппендицита и улыбалась. Вот зараза же, разве можно так врать про живого человека? Злая ты, Оска, и ни хуя не боишься. Кроме темноты.
  Пятая книга "Горький шоколад. Книга утешений" (АСТ, 2008, 10000 экземпляров) Маленькая книжка о любви, с картинками Маши Лунёвой. Идеально подходит для того, чтобы дарить грустным девочкам вместе с плиткой шоколада. Состояния воды. Я ехала в Питер, уже и не помню, которое это было из моих одиноких осенних путешествий. Всегда – ночь, всегда ноябрь, когда снег уже идёт, но ещё не устал и не ложится надолго. И вот мы трогаемся, в плацкарте не включают свет, заоконных фонарей пока достаточно, поезд в городской черте едет тихо-тихо. Все молчат – что тут скажешь, успели и ладно, пока не заберут билеты и не принесут бельё, шевелиться бессмысленно. И вот мы все молчим, кроме одной женщины в соседнем купе, которая не особенно громко, но и не сдерживаясь, плачет. Обстоятельно, бесстыдно, банально. Потому что ничего другого не остаётся плывущим во чреве ночного кита, – когда за окном фонари и снег, а ты везёшь свою тоску в Питер, - но мы, люди со вкусом, не позволяем себе потакать очевидному. По той же причине, по которой не произносим первую шутку, пришедшую в голову – она слишком предсказуема. И поэтому первую предсказуемую реакцию мы тоже припрячем, а женщину накажем единственным способом, доступным людям со вкусом – не станем обращать внимания, вот и всё. Она, наверное, ждёт, что кто-то утешать полезет? Но это всё равно что засмеяться, когда стоящий впереди тебя в очереди плоско пошутит с продавцом.
Хотя, может быть, нас удерживала не гордыня, а смирение, потому что её рыдание, и темнота, и натопленный вагон превратили наш поезд в посткатастрофическую теплушку, а нас – в беженцев, у которых не осталось сил ни на свои, ни на чужие слёзы. Смотришь в одну точку, не развязывая платка, и думаешь только о том, сколько часов тепла и неподвижности у тебя есть, прежде чем придётся опять вставать и жить.
Она доплакала, включили свет, проверили билеты, и дальше была какая-то жизнь, о которой мало что помню.
А мой отложенный плач, который никуда не девается, я довезла до Финского залива и, глядя в море, выпустила из лёгких, - как выпускают из рук горячего толстого голубя, – не со слезами, а с тёплым дыханием, смешавшимся с сырым воздухом, с серой водяной взвесью, которую принято называть особой питерской атмосферой.
Передвижения по Питеру (кто пошлее, называет «бродить», а кто попроще - «гулять»), это всего лишь вытаптывание бездомности, из сердца в ноги. Бездомность собирается тяжестью в ступнях, беспокойной болью в икрах, потому что нет в этом городе места, где можно разуться, распариться, потом умастить ноги маслом, завернуть в махровое полотенце и положить на колени к сидящему рядом, подсунув спеленатый кокон под локоть, как нахальная кошка - свою круглую полосатую голову. И когда, наконец, приезжаешь к себе и проделываешь всё это, на некоторое время остаётся ощущение, что бездомность тебя покинула – вместе с усталостью, отёками, со стёртыми подушечками лап.
Еда в Питере, эта игра в безденежье, когда какого-то чёрта начинаешь заказывать селёдку под шубой в «Визави», пить безымянную водку из пластика и закусывать кремовыми трубочками в стояке при продуктовом магазине. Удивительное органичное хамство - или уверенное панибратство, кто как назовёт, - продавщиц сводит тебя по ступеням социальной лестницы во влажный подвал, под горячую трубу, к которой даже покрасневшие руки не приложишь, так жжёт. И ты смирно, как лошадь в стойле, ешь и пьёшь своё, не торопясь, но и без нужды не задерживаясь, а потом снова выходишь на ветер.
Поездка в Питер, это вываривание одиночества, как вываривают заспанную простынь в кипятке, так, что вся серость переходит в воду, а тебе остаётся белое полотно, которое поначалу кажется новее, беспамятнее, невинней, чем было раньше. Вода уйдёт в нечистую землю, а ты увезёшь своё отстиранное одиночество, высушенное на утреннем холоде, похрустывающее, ломкое, гордое. А дома уже утюгом с паром, и спрятать, чтобы потом расстелить перед следующей любовью, как в первый раз.
Насколько мне известно, нужно пережить в Питере одну чужую смерть и одну свою любовь, чтобы перестать нуждаться в нём.
 Шестая книга
"О любви ко всему живому" (АСТ, 2009 год, 5000 экземпляров) Эта - королевский подарок мне от АСТ, практически, полное собрание того, что можно назвать "моей прозой". Туда вошёл мой бедный единственный роман, две повести, которыми я довольна, и много хороших рассказов. В качестве предисловия там вот что: Везде эти женщины, свихнувшиеся на отношениях, не на сексе (ах, если бы) – на липкой белёсой субстанции, пачкающей пальцы, которую они называют любовью. За каждой тянется клейкий след: люби меня – потому что я тебя люблю; спи со мной – потому что я тебя люблю; не спи с другими – потому что я тебя люблю; работай для меня – потому что я тебя люблю. Не смей быть счастливым без меня – потому что я тебя люблю.
И не понять, когда это начинается, ведь сначала всего-то и нужно – прижать его руку к своему лицу (сначала к щёке, потом чуть повернуть голову, губы к ладони, обежать языком линию сердца, прикусить пальцы). Серебро на безымянном, царапина на запястье. Думала, жизни не хватит, чтобы перецеловать.
А глаза были вот какие: медовые. На лугу, где трава пожелтела, где пчёлы собрали запах от красных цветов, и от белых, и от всех трав; где солнце разливало золотое молоко - там заглянула и подумала: не насмотреться.
И во всякой толпе обнимала, прижималась боком, и грудью, и спиной, вилась вокруг, как лисий хвост, трогала и ладонью, и локтем, и коленом, и плечом. Запускала руку под рубашку, гладила, царапала и щипалась тоже, потому что невозможно не прикасаясь. Думала, не отпустить.
Только не уходи, миленький, никуда от меня не уходи, дай на тебя смотреть и сам на меня смотри, и трогай, и улыбайся. Если надо, я под дверью подожду, только не долго. Работай, конечно, главное, не отворачивайся от меня, никогда не отворачивайся. Сделай так, чтобы я была спокойна, думай обо мне всё время. Просто пообещай. Мне никто не нужен, кроме тебя, и тебе никто не нужен, раз я есть.
Почему так нельзя? Почему нельзя всегда быть вместе, за руки держаться, разговаривать? Разве это плохо? Есть правда: любить. Есть предательство: обманывать. Всего-то честности хотела.
Как только ни обнимала: и дыханием одним, и плющом, и паутиной, и железом. Убегает.
Плакала, курила, объясняла, кричала, проклинала, прогоняла. Возвращается.
Чтобы мучить? О чём думает? О чём ты, гадина, думаешь, глядя на меня желтыми глазами, чем ты пахнешь опять, чем ты опять пахнешь, что у тебя в волосах, сколько можно врать, о чём ты думаешь, скажи мне, скажи
Не скажет. Потому что не любит лгать, но нельзя же сказать, как есть – что думает он об утке-мандаринке, которая на закате вплывает в оранжевую полосу на воде и выплывает, возвращается и снова уплывает
  Седьмая книжка "Умная, как цветок" (АСТ, 2009 год, 10000 экз) В некотором роде продолжение "Женщин и котов" - забавные эссе на гендерные темы с рисунками Оксаны Мосаловой. Легенды и мифы маленьких женщин
Состояние «маленькая женщина» начинается лет с тринадцати и длится столько, сколько длятся иллюзии. Почти каждое молодое существо совершает одну и ту же ошибку – уделяет слишком много внимания органу под названием «сердце». Это крайне несправедливо. Печень, например, гораздо более скромный и серьёзный труженик нашего организма, но кто в юности слушает свою печень? Она тебе «не запивай экстази пивом, не запивай экстази пивом», а ты ноль внимания. Зато чуть только ёкнет сердечко, как девочка готова идти у него на поводу, потому что с детства знает про «голос сердца», и «махонького принца» читала:
…зорко одно лишь сердце… Впрочем, ребёнка можно понять: в 13 лет разум молчит, совесть не сформирована, печень пока терпит, половые органы ещё не проснулись, а жить уже хочется. Везде написано (вот и в телевизоре сказали), что весь смысл в любви.
*Тут должен вступить хор: «о как счастливы те, кто в юные годы имел невинные увлечения и не мечтал о любви». Знаете, есть такие дети, у которых музыкальная школа, художка и кружок юного биолога на уме чуть ли ни до самого института. Но здесь речь про обычных девочек, не отягощенных особыми талантами и устремлениями.
И в томлении по «настоящему» девочка начинает магический любовный ритуал. Она заводит себе Чувство с большое буквы, до поры беспредметное, которое культивирует, орошает слезами и потихоньку выращивает внутри себя, как радужный пузырь. И при этом хищно зыркает вокруг в поисках объекта, на который это богатство можно обрушить. Ну и находит какого-нибудь Его - такую же мелкопузую хрень, как и сама, но надо же с Чувством что-то делать?! И вот девочка ему это сияющее и радужное приносит, а он, а он… А он в любом случае оказывается меньше и хуже, чем тот образ, который она себе намечтала. Сердечный пузырь не воспаряет к небу, а бездарно лопается, и первый камешек ложится в основание Великой стены, на которой потом криво напишут помадой «мужики козлы».
Спросите, чем мужчины-то не угодили, и она процитирует вам ещё одну фразу из той же книги:
Мы ответственны за тех, кого приручили То есть, приручили её, а потом ейный пузырь лопнули. А как, интересно, это произошло, в чём приручение выражалось? Очень просто: он Смотрел и Улыбался. Он с ней Разговаривал и оказывал другие Знаки Внимания. А потом, к примеру, стал разговаривать с Другой.
Обратите внимание, я сейчас говорю о досексуальном периоде (дефлорация пузыря была в смысле чувств, а не чего там вы подумали). Тогда эта модель формируется, а потом уже девочка-девушка-женщина ей следует: носится со своей любовью, как с чемоданом без ручки, ищет, на кого бы взвалить, когда находит мало-мальски подходящего и теоретически готового, тут же с облегчением на него всё сгружает. И если избранник не дай бог пукнет под тяжестью – всё, недостоин. Сначала приручил, а потом облажался.
Но, конечно, доходит и до секса. Дети растут, половые органы расцветают и требуют своего. После того, как происходит первое удачное (это важное уточнение) совокупление, девочку переполняет эйфория и посещает удивительное откровение:
Секс придумала я (В смысле, не я-Марта, а я-она и её поколение). Особенно это было свойственно приличным детям перестроечных лет. Сами подумайте, секса в СССР официально не было, видеомагнитофонов с порнухой тоже, прельстивые картинки до хороших девочек доходили редко, а по родителям никогда не подумаешь, что они могут чем-то подобным заниматься. Нет, ну если бы они хоть раз почувствовали весь этот жар, и стыд, и наслаждение, неужели бы потом ходили с такими постными рожами? Да быть не может, зачали в скуке, а настоящее-то вот оно, только у меня и у Него.
*Насчёт родителей – может, это глубочайший первобытный страх перед инцестом не позволял представить их в страсти? Так ведь и до сексуальных фантазий недалеко, поэтому пусть лучше они _не_могут_, и точка. А что касается «в СССР не было секса» - зуб даю, не было. Даже в конце восьмидесятых наша учительница биологии просто отказалась проводить те уроки, на которых по программе надо было объяснять строение половых органов. Пройденный материал вместо этого повторяли, ога.
Ну и вот, она придумала секс, благополучно пережила физиологическую привязку к первому мужчине (оказывается, все эти штуки можно проделывать не только с ним!) и, на свою голову, снова вспомнила про сердце.
· Дети, лучше бы вы помнили про предохранение. Кругом столько заразы. (это опять был хор)
С её-то опытом теперь надо срочно полюбить по-настоящему. На роль великой любви чаще всего выбирают взрослого мужчину. Почему? А чтоб жизнь мёдом не казалась. Мальчишками-то можно манипулировать с помощью механизма «дам/не дам», а тут хрен поймёшь, на какую кнопку нажимать. Во всяком случае, «ты меня приручил» не годится – до неё он обычно уже успел приручить жену и одного-другого ребёночка, поэтому аргумент работает скорее против.
Но Девочка с Большим Сердцем не отступает перед трудностями. У неё есть крупный козырь:
До встречи со мной он и не подозревал, что… Что? Да ничего не подозревал, бедняга, и не жил, по большому счёту. Во-первых, секс придумала она, так что щас ему всё покажет. Во-вторых, у неё же Самое Большое Сердце, он и не знал, что можно ТАК любить, так жертвовать.
*Деточка, лучше бы у тебя были Большие Сиськи (снова хор)
И вот теперь у неё есть не только любовь и страсть, но и трагедия. Потому что он, козёл этот женатый, радостно берёт, чего дают, но разводиться и не думает. Это выше девочкиного разумения – помните «Красавца-мужчину»?: «жена моя стара, некрасива, а вдобавок ещё и не любит меня. Если не можете пожалеть, так хоть поплачьте вместе со мной». Конечно, «козёл», если уж он не совсем козёл, этот текст не произносит, но она всё угадывает, и плачет, и жалеет, и трахается самозабвенно. Он же не дурак, в конце концов сделает правильный выбор…
Да и что тут выбирать, если девочка точно знает:
После тридцати женщин не существует. Есть какие-то взрослые, к ним обращаются на «вы» и по отчеству, у них под одеждой, наверное, сплошные складки и целлюлит. Жена его вообще змея старая. А остальные тётки – ну что в них интересного? Это не конкуренты. Наверняка он не женится на ней, на юной и прекрасной девочке, только из трусости и чувства вины. «Он такой слабый», говорит она и вздыхает, «но я сильная, я справлюсь». Главное – успеть до тридцати.
***
Вот. Это такой сценарий определённого психологического типа. Подменяющего любовь эмоциональной зависимостью, и далее по справочнику.
Они очень забавные, эти девочки, спать с ними одно удовольствие. Потом они вырастают и превращаются в цветы… Чёрт, да знаю я, во что они превращаются. Но вот здесь, сейчас, в моей книжке, на моём пространстве – пусть они не будут несчастны, а превратятся в красивые глупые живые цветы.
  Я бы сказала, что это не восьмая книга, а скорее 7.1:
"Справочник по уходу и возвращению" (2009г, АСТ, 5000экз) >
В «Справочник по уходу и возвращению» вошли главы из книги «Умная, как цветок» и две новые части. Как и положено справочнику, книга описывает множество явлений, которые складываются в причудливую картину мира. Как опознать Настоящего Художника и отличить, например, басиста от барабанщика вне сцены (и даже в темноте)? Как общаться с писателями и фотографами без вреда для своей психики? Как относиться к «женским иллюзиям» - всякого рода заблуждениям, которые украшают (или осложняют) жизнь женщины от юности до самой старости? Есть в книге и глава о сексе – ироничная, противоречивая, местами не очень пристойная, но всегда смешная. И, разумеется, вы найдёте здесь кое-что о кошках, которые живут на пороге миров, всегда пребывая где-то между уходом и возвращением. С иллюстрациями Оксаны Мосаловой. Фотографы Нужно, чтобы всякую публичную персону мама в детстве била и приговаривала «не экономь на фотографах, не экономь на фотографах». А то ведь как? Допустим, вы только недавно начали свой творческий путь и устраиваете вечеринку с собою в главной роли – например, у вас сольный концерт или просто участвуете в программе, гвоздём которой будет ваше выступление. Чего вы хотите от фотографа – чтобы он отснял 20 внятных картинок: вы на табуретке с микрофоном поёте про ёлочку, пару портретов, групповой снимок команды, вас с другой звездой, вы и спецэффекты, вы и спонсоры, панорама и др. Кажется, в наш век поголовной оцифровки, что уж проще-то? Камеру имеют даже уборщики, для истории снимающие помещение «до» и «после» мытья полов. Поэтому естественным кажется попросить кого-то из друзей всё происходящее «сфотать», прости господи за это слово.
Примерно после пятого мероприятия, потерянного для истории, вы начинаете понимать, что лучше бы ваши друзья из мыльниц водку пили, чем ими снимали. Что бы ни было в кадре, на картинке всё равно окажется набоковское «объявленьице о расплыве синеватой собаки». Таких «объявленьиц» набирается до двухсот, в зависимости от ёмкости карточки.
И вот вы узнаёте, что у вас есть знакомый, который буквально вчера отрастил себе огромный объектив, настоящий, как у больших пацанов, и просто жаждет его испробовать. Он приезжает, и весь концерт вы постоянно натыкаетесь взглядом на его деловитую фигуру, распихивающую прочую публику там и сям, – старается чувак. Круто.
Диск с фотографиями вам завезут через неделю – проявлял он их, что ли? Картинок окажется десять, по поводу остальных почему-то сглючила флэшка. Диапазон будет гораздо шире синеватой собаки – холодный режим, тёплый режим, ночная съёмка, сепия, ч\б, с эффектом синих глаз (вместо красных), без глаз вообще. Две почему-то в виде рисунка углём. И ни одной такой, которую можно показать своей матери, чтобы она не заплакала (не говоря уже о спонсорах).
Ещё среди ваших друзей могут оказаться Настоящие Художники, которые снимают Для Искусства, на ч/б плёнку принципиально. Но с ними просто - всё засвечивается при проявке.
И тут у вас в голове что-то щёлкает и проясняется, и вы идёте на поклон к профессиональному фотографу, которого знаете сто лет, и всё это время он делал отличные фотографии. За деньги. И вы, повесив нос, приходите, излагаете задачу и задушено спрашиваете «скока». Вообще, говорит он, много я не беру, один мой репортажный кадр стоит от пятидесяти баксов (а постановочный - от двухсот). Но. Но для тебя я сделаю бесплатно.
Вау! Вау! Он может во вторую пятницу апреля, с семнадцати тридцати до без четверти семь! Отчётливо понимая, что на двадцати его снимках вы экономите 400 баксов – минима! – вы устраиваете вечеринку, практически, под него. Хрен с ним, с заказчиком – заказчиков у вас в жизни уже много было, а настоящий фотограф первый. Даже пиротехников приглашаете, чего уж там.
Вполне вероятно, что на первое мероприятие он не приходит… Ну, ладно, усугублять не будем, приходит, - допустим, полседьмого и, наплевав на свои дела, остаётся до восьми. Интересно, что перед сценой его практически не видно – профессионал работает! Штука у него здоровенная, и не одна. «Никон или Кэнон?», робко спрашиваете вы. Он делает неприятное лицо и отвечает «Мамия». И снова исчезает в толпе. На душе у вас хорошо и спокойно.
В мае вы получите ваши 20 фотографий. На лицензионной дивидишке, каждый кадр не менее сорока метров, качество для печати, а как же. «На плакат не растянешь, но хорошую карточку А3 сделать можно», говорит он, отдавая диск. Вы несёте его домой, сберегая чуть ли не в трусах, всё время помня, что четыреста баксов и рука Мастера.
Компьютер ваш давится, переваривая настоящее искусство, но где-то через час все картинки сохранены на жёстком диске и открыты. Что мы имеем в итоге.
Макросъёмка: след от бокала на барной стойке. В лужице отражается спецэффет, который обошелся в… ну, не будем.
Эротика: неизвестная девушка сорока с лишним лет, задравшая ногу на три ступеньки, чтобы завязать шнурки.
Настоящее искусство: мощный мужской размыв кадра, в котором угадываетесь вы, в движении. Очень круто, что вы немного похожи на Мика Джагера – особенно, если вы девочка.
Портрет: вид вашей ноздри снизу. Мало того, что виден каждый волосок в глубине, так ещё и полукружье носа геометрически соотносится с потолочной аркой так, что сердце замирает.
Шок: снимок в мужском туалете, некто писает, камера сзади – ничего не показывает, но на всё намекает.
Заказчики (или спонсоры): компания пьяных ублюдков в сбившихся галстуках, из кадра отчётливо вылезает свиное рыло капитализма.
Снимок со звездой: эта сука почему-то получилась хорошо. Но без вас.
Гримёрка: вы стираете с морды пот и грим, стоя на одной ноге, на вас только дырявые колготки и телогрейка. Где?! Когда?! Почему?! Не важно – объектив от слова «объективный», так всё и было. Отныне и навсегда, Жирное Уё[б]ище, это ваше второе имя, сценическое. Поздравляю.
Рука мастера: над беснующимся залом, снятым откуда-то сверху, сбоку видна Рука Мастера. В фокусе уверенные волосатые пальцы, держащие нечто фотографическое. Это философский кадр, символизирующий одиночество художника в толпе.
Публика: крупный план коктейля Петушиный хвост и размытый бармен позади.
Это десять кадров. Другие десять – то же самое, но в ч\б.
Что я могу сказать? Не расстраивайтесь. И прекратите тупить – для концерта наймите хорошего репортажника, за деньги, а портреты сделайте в студии. (Или упадите в ноги к Паволге, но учтите – Кого Попало она не снимает.)
А с вашим профессионалом не вздумайте ссориться, он не хотел ничего дурного, просто работал Для Души, а не за деньги. Через четыре года, на его персональной выставке, вы увидите одну из этих фотографий в масштабе метр на полтора. Скорее всего, ч\б. А какую? Конечно же, «гримёрку». Она же такая живая…   Восьмая книгаВ этой книге каждый найдёт что-то свое. Один человек откроет и увидит легкий дамский текст, другой – размышления о творчестве, третий обнаружит фантастику, а четвёртый скажет, что речь идёт об одиночестве и побеге. На самом деле… никакого «на самом деле» не существует. Хорошая история, как жизнь, вмещает в себя весь мир и ещё немного сверх того. Перед нами две отдельные повести, неуловимо перекликающиеся друг с другом. В послесловии упоминается некая книга, в которой лиса отражается в тысяче зеркал и превращается в женщину. «Госпожа яблок» - это цепь таких отражений, призванных зачаровать читателя и погрузить его в особую атмосферу текста. …Мардж покидает город, чтобы написать Толстый Роман. …Оленька приходит, чтобы переписать чужие жизни. Эти женщины существуют в разных мирах и разных временах, но их пути имеют таинственное сходство. «И будто мы две рыбы, скользим, одна у самой поверхности, а вторая на дне. И та, что на глубине, никогда не поднимется, а другая не опустится, - из-за разницы в давлении, - и только по движению теней и вод они догадываются друг о друге» В книге использованы рисунки Елены Ежовой из серии «Гаврики». Не являясь иллюстрациями в прямом смысле, они создают дополнительный смысловой пласт – ещё одну систему зеркал для героев и читателей. Оформление обложки - Андрей Ферез. Цитата: Она проснулась в девять утра, села в постели и открыла ноутбук. Ответила на письмо, выпила кофе, помахала Паше - он уходил. В окне, которое у неё около кровати, был солнечный сентябрь и яблони. Вернее сказать, что кровать около окна, но это по правилам русского языка верней, а по её собственным – так. Её кровать уходит корнями глубоко в пол, в бетон, в почву, и Оленька плыла на большом корабле вместе с Землёй, как та женщина, чей глупый муж сновал на маленьких корабликах и всерьёз думал, что это и есть настоящая жизнь, – а это было всего лишь приключение яблока, упавшего с ветки, откатившегося неожиданно далеко, смытого волной и волной возвращенного, уже сморщенным. И вот она, капитан своего корабля, хозяйка своих яблок и слов, госпожа своих женихов, один из которых – этот сентябрь, она дождалась, когда на крыльце стихнут шаги, и заплакала.
Ах, всё так хорошо начиналось вчера, в воскресенье, когда она проводила на Тверской испытание новых осенних туфель. Космические ракеты по сравнению с этим – маленькая человеческая глупость, что там той небесной ерунды, обернётся пару раз вокруг планеты и сгорит, а ей в этих туфельках гулять и гулять, и этот первый выход бесконечно важен. Кто бы знал, как иногда вероломна обувь – засовываешь в неё чудесную белую ножку с алыми ноготками, а через два часа туфли полны крови, и никакого принца за это русалочке не положено, ступни превратились в пылающие куски мяса безо всякой компенсации. И Оленька страшно волновалась, как оно всё пройдёт, чутко прикасалась к асфальту маленькими коричневыми подошвами, беспокоилась вообще и по отдельности: за косточку на правой ноге, за подъём на левой, за оба мизинца – очень сильно, и немного - за щиколотки. И всё прошло поразительно хорошо, полтора часа она проходила быстрым шагом, и только тогда стало немного неудобно, но это мелочи, для первого испытания отлично, и Оленька даже позвонила нескольким людям, чтобы сказать – да, да, прекрасно, спасибо, мы сделали это, они как на крылышках, и Земля такая маленькая, такая красивая, вы бы знали, вы бы знали, я лечу, и отсюда мне видно огни.
А потом, в кафе, всё и случилось, за соседним столиком она увидела старика, точнее, не его даже, а только морщину на шее, сероватую, глубокую, – не такую, что можно немного подколоть гилауронкой и полгода потом не думать; и не такую даже, чтобы как-нибудь подтянуть и отрезать. А совершенно безнадёжную морщину-навсегда, далеко не первую и не последнюю, одну из тех, что среди прочих превращают тела в пустые перчатки, и ничего уже не меняют, потому что старость есть старость.
И она, испытатель туфель и хозяйка своих яблок, смотрела, как вишенка с вершины пирамиды, и видела, как мир миллионы лет рос и стремился к тому, чтобы она родилась и взглянула на него глазами ореховыми и зелёными. Потому что если вы живёте с другим ощущением – вы живёте напрасно, и вы безответственны, как таракан, если не чувствуете под ногами миллиона черепов, если в голове у вас нет голосов, кроме голоса благоразумия или жадности.
И вдруг, и вдруг – никакая не вишенка, а лишь звено, за которым последуют такие же черепа, и мало того, что время не остановилось сейчас, как золотой омут и мёд, - оно даже ни на секунду не замедлилось, чтобы обрадоваться Оленьке, оно продолжает течь; и мало того, что ни подколоть, ни отрезать, – всё гораздо хуже, чем казалось. Она ведь может умереть.Точно, так, как углубляется эта его серая морщина, где-нибудь начнёт расти плотный шарик или, наоборот, истончаться сосуд, и однажды – без взрыва, без грохота, без фиолетовых молний, - она умрёт.
И поэтому она молча ехала домой, весь вечер и всю ночь дожидалась, пока закроется дверь, на крыльце затихнут шаги, дождалась, отставила чашку, захлопнула ноутбук и заплакала. Не то чтобы Оленька не доверяла Паше, но старалась при нём не терять лица. К тому же, него была скверная привычка «контролировать ситуацию»: чуть что, наскакивал с вопросами и готовыми решениями. Что случилось? Кто тебя обидел? Хочешь, накажем его? И у него делался такой странный вид, когда выяснялось, что не с кем воевать, не надо ничего «разруливать», а просто женщина плачет, оттого что время идёт.
 "Тот, кто останется" (Аст, 2010)В книгу вошли уже опубликованные повести, "Такой же толстый, как я" и "Тот, кто останется"Аннотация
Аннотация: Герои этой книги – обыкновенные люди в необычных обстоятельствах, они оказываются то в пространстве компьютерной игры, то в эпицентре чужих страстей. Каково это, в одночасье проснуться секс-символом и горячечной мечтой всего человечества? Как поступить, если нехитрые отношения – любовные, дружеские, родственные, - подвергаются проверке не на жизнь, а на смерть? Возможно ли остаться человеком там, где требуется быть супергероем? Вопросы стоят не только перед персонажами, но и перед читателем: а как поступите вы, если судьба возьмёт за горло и заставит принимать решения, цена которым - жизнь? Уверены, что с вами никогда не произойдёт ничего особенного? Они тоже так думали…
|
Вторая книга.
